Кто не знает, что Париж город любви? Я догадывался, и он, действительно, оказался полон явной любовной символики, тайных ночных знаков и неожиданных черно-белых альянсов.

Любовная символика

Прямо напротив Лувра берега Сены соединяет изящный пешеходный мост Искусств. В соответствии с захлестнувшей Европу модой вешать влюбленными на мостах «замки любви», я ожидал увидеть их на решётках ограждения. Однако ни замков, ни решёток уже не было. Оказалось, что несколько лет назад от перегруза любовного железа обрушились несколько пролётов ограждения. После этого власти Парижа демонтировали все замки и запретили их установку. Теперь ограждающие пролеты вместо решёток закрыты листами стекла. Но влюбленные все равно ухитряются навешивать свои лямур-тужюр на столбы фонарей освещения моста и загрязнять Сену ключами.
У подножия холма Монмартр есть микроскверик с выходящей в него глухой стеной какого-то здания. На стене устроено панно синего цвета — так называемая «Стена Любви» с надписями «Я люблю тебя», «I love you», «Je tʹaime» и еще на 250 языках, в том числе и на казахском — «Мен сенi суйемiн».
На Марсовом поле, возле французской Военной академии есть «Стена Мира» с надписями «Мир» на 50 языках. Марс – бог войны, в академии выпускают военных, ну а Стена Мира призвана напоминать всем, что Мир лучше Войны, что Make love not war, а по-французски — Faire l’amour, pas la guerre.
На бульваре Клиши расположено знаменитое кабаре «Мулен Руж» — символ Прекрасной эпохи канкана и стриптиза, а через дорогу, рядом с не менее знаменитой площадью Пигаль стоит здание с огромной надписью «Sexodrome». Честно – не знаю, чем там занимаются… Но в голове настойчиво звучало: «Faire l’amour, faire l’amour». Ведь Париж – город любви… Кстати, русское заняться любовью – перевод с французского этого Faire l’amour…
Вспомнился знаменитый стишок Маяковского, который хвастал про жизнь в Париже:

Живу в Париже как денди.
Имею женщин до ста…

(предупрежден, что Сайт целомудренный, поэтому не решаюсь привести последние строчки четверостишия. Кому интересно — легко найдет в Инете)
Вспомнилась и песенка Высоцкого, посвященная Парижу и Марине Влади:

Я сам завел с француженкою шашни.
Теперь мои друзья и Пьер и Жан…

А я что, лысый?

Я бы тоже завел с парижанкою шашни.
Теперь мои друзья Даир и Бауржан…

Бауржан – наш парижский родственник познакомил с парижанкой Жюли (об этом ниже). А сын признался, что ему нравится галльский тип женщин, что до приезда в Париж, отдыхая в Испании, познакомился с одной рыжей с зелеными глазами.
- В ней столько обаяния и шарма, а имя, как мелодия – Мелани… Ме-ла-ни, — произнес Даир нараспев…
Однако теперь по бульвару Клиши ходят толпы китайских туристов, на площади Пигаль вместо свободных и сговорчивых пига́лиц торчит «Sexodrome»… Где же вы знойные les femmes fatales – музы художников и поэтов? Где вы, рыжие Мелани и Марианны с зелеными глазами? Аууу!?.. Из Булонского леса донеслось: «Мы тут, мы тут. Идите к нам, месье!.. Faire l’amour» Нет уж, мерси боку. До вас далеко и говорят – опасно. Да и настоящих парижанок среди вас нет – сплошные негритянки, эквадорки, румынки или украинки. Эх, Ваня, Ваня, Ваня, нам в Париже они нужны, как в бане лыжи…

Театр на рю Седайн

Несколько первых ночей в нашей «лекорбюзьевке» я просыпался от громких женских разговоров и выкриков, доносившихся с улицы. Стены зданий по сторонам узкой рю Седайн служили отличным резонатором, поэтому через открытое окно всё было слышно. Неподалёку, на углу было два кафе L′Industrie и Des Chats, и выяснение отношений, возможно, было продолжением застолий, или дележом территорий между индустриалками и кошечками. Не зная французского, приходилось только догадываться. Точнее говоря, разборки случались под утро, когда брюхо парижской ночи было уже вскрыто скальпелем рассвета. Дети спали «без задних ног», а на меня кроме криков действовала еще и четырехчасовая разница во времени между Алматы и Парижем. Проснувшись, заснуть уже было невозможно. Я выглядывал в окно и видел высоких стройных негритянок с большой душой (жест возле бёдер) и высоким интеллектом (жест перед грудью) переругивавшихся то между собой, то со своими кавалерами (клиентами/сутенерами?). Хотя я ничего не понимал в этих разборках, но интонации, фразы и жесты нарушителей тишины были настолько эмоциональны, настолько выразительны, что трудно было оторваться от этого уличного театра. Запомнились две наиболее яркие мизансцены.
…Разбудил громкий женский голос. На пустой улице темнокожая фурия на высоких каблуках с чем-то типа сифона в руках осыпала бранью парня-негра. Непрерывно говоря и вскрикивая от негодования, она периодически обливала его струёй из сифона. Негр молча уклонялся и отходил, но она догоняла и продолжала поливать его бранью изо рта и водяной пеной из сифона. Наконец, парень отошел подальше и сел в свой маленький автомобиль, решив, что избавился от назойливой фурии. Но не тут–то было! Негритянка подбежала, подергала дверь, та не открылась, тогда она, задрав ногу, стукнула каблуком по дверце. Но и этого ей показалось мало. Ну и темперамент! Не переставая выкрикивать, она разбежалась и саданула каблуком еще раз по боковому стеклу. Что-то хрустнуло, то ли каблук, то ли стекло, и только тогда негр понял, что лучше ретироваться, завел мотор и уехал.
…Разбудил громкий мужской голос. Плавно лившаяся речь была так эмоциональна и музыкальна, что я поневоле заслушался, хотя повторяю — ничего не понимал. Каков он, однако, парле ву франсэ! Сна уже не было, и я выглянул в окно. Высокий стройный негр, стоя на тротуаре прямо перед нашими окнами, что-то долго и громко говорил сидевшему в автомобиле собеседнику, которого не было видно. Негр непрерывно говорил и говорил, жестикулируя и отвечая на редкие вопросы из автомобиля, которые не было слышно. Меня разбирало любопытство – перед кем проявляется такое ораторское искусство? Предполагая, что оратор охмуряет девушку, я слушал и ждал — хотелось взглянуть на предмет охмурения. Наконец, через полчаса, видимо, убедил. Собеседник, а это оказался белый парень, вышел и пересел за руль, негр сел рядом и они уехали. Не знаю, куда и зачем. Наверное, faire l’amour и собирать плоды наслаждений под знаменем LGBT. Эх, жаль! Как я был раздосадован и разочарован — потерял столько времени. Была бы девушка, послал бы им вдогонку чмоки-чмоки и крикнул: «Vive l′amour!». А такая лямур нам не нужна!

Champs-Élysées

На очередную прогулку по Парижу наш родственник Бауржан пригласил свою знакомую парижанку Жюли, и мы отправились на Елисейские поля. Жюли вовсе не походила на femme fatale, ни шпилек, ни платья, ни косметики, ни испепеляющего взгляда – обычная шатенка в стильных брючках и с круглыми глазами. Постояв на площади Этуаль и поглазев на Триумфальную Арку, мы пошли по широкому тротуару-променаду, как считается, самого знаменитого, самого дорогого, самого красивого проспекта мира. Вдоль променада — ряды прямоугольно подстриженных платанов; шагают каменные статуи двух президентов: Шарля де Голля и Жоржа Клемансо; на зданиях — таблички с надписью Champs Еlysеes. Вот как оказывается надо петь слова знаменитой песни Джо Дассена! Однако, нет — Жюли принялась напевать вслух:
- О, Шанз Элизэ! Шанз Элизэ!
Но название проспекта написано-то по-другому! И снова, как и ранее, знакомство с написанием и произношением французских слов вводило меня в ступор – произносится не так как пишется, и не как исключение, а, как правило! Вот коварный язык! И зачем французам столько лишних букв? Видимо, это признак древности письменности и изменчивости устной речи. Живая разговорная речь меняется быстро, а то, что написано пером уже не вырубишь топором.
Дальше Дассен в своей песенке уверял:
На солнце и под дождем, в полдень и в полночь
Есть все что угодно на Елисейских Полях.
Ах, Шанз Элизе, Шанз Элизе! Не знаю про «всё что угодно», но, похоже, действительно, в любую погоду и в любое время суток здесь бродят толпы туристов, для которых в блеске огней призывно открыты двери многочисленных бутиков и ресторанов.
Бауржан завел нас в ресторан «Leon», где по его словам подают шикарные мидии и крафтовое пиво. Мы хотели сесть по-парижски — на улице под тентом, но негр-официант отказался обслуживать непонятно почему, хотя свободные места были. Пришлось сесть внутри. Бауржан сказал про официанта что-то не очень лестное по-французски, а я, вспомнив ночные мизансцены, добавил:
- Негры… Nigers.
А что? Ведь это вполне нейтральное слово в русском языке, означающее всего лишь принадлежность к негроидной расе! К тому же, прожив в Москве почти шесть лет и зная, как там относятся к приезжим, мне казалось, что парижане, как и москвичи, должны считать, что «понаехали всякие». Но Жюли как-то пристально и с неодобрением на меня посмотрела. В её красноречивом взгляде я прочитал: «Не знаю как там у вас, а у нас это оскорбление». Вот он – европейский менталитет. Надо было сразу сказать «пардон», но тут принесли наш заказ, и внимание переключилось. Передо мной поставили большую кастрюлю с мидиями в бразильском соусе. Их желтые тельца обреченно выглядывали из раскрытых черных раковин. Первый раз в жизни я ел этих моллюсков, ощущая вкус моря, и запивал темно-желтым бельгийским «Affligem». Промелькнула пафосная мысль, что ем моллюсков — самую древнюю еду Homo Sapiens и приобщаюсь к современной Craft Beer Revolution.
- Ну, как мидии? — спросил Бауржан.
- Это же не мидии, — ответил я.
- А что? — взглянул он с недоумением.
- Это пища богов! — сказал я, сильно преувеличив.
Хотя я и отношу себя к хомосапиенсам, но к морепродуктам равнодушен, да и на дочь они не произвели впечатления. Зато пиво было отменным! Вот в нём чувствовался густой сочный крафтовый вкус, богатство хлебных оттенков и долгое послевкусие. А может, изощренные французы (или бельгийцы) специально подобрали такую гастрономически-цветовую пару: желтые мидии – янтарное пиво? Приятная горчинка от бельгийского еще долго ласкала основание языка.
А потом, когда мы уже вышли из кафе, к нам подошел то ли мулат, то ли меланезиец, или правильнее – афрофранцуз? Короче, чёрный. Жюли преобразилась, оживилась, глаза засверкали, и кораблик улыбки поплыл по губам. Она представила его как Жереми — своего бойфренда. Oops! Мне стало стыдно. Внутренний голос добавил: «Олух, надо было сразу извиниться, а теперь поезд ушел». Ну, да ладно. Утешала мысль, что Жюли еще та парижанка. Как сказал Бауржан — уроженка Новой Каледонии и живет в Париже около трех лет. Довольно скоро наша компания им надоела, и они ушли, держась за ручки.
- Чмоки-чмоки. Vive l′amour! – крикнул я им вслед.